всем драсте

Шевчук кажется закодировался ...... давно пьяным не видно ....

Юрий Шевчук: Рок-тусовка давно раскололась на два лагеря! Жизнь развела нас
В Марше Несогласных участвовал музыкант Юрий Шевчук. Свою позицию он высказал буквально в двух словах: «У нас в стране есть носители культуры, а есть разносчики. Вторых мы всей страной могли наблюдать вчера на Красной площади»

У музыканта Шевчука есть свои поводы для "несогласия". Самый громкий конфликт Шевчука с властью разразился в 2003 году во время подготовки 300-летия Санкт-Петербурга.

Тогда городская администрация сначала заказала ДДТ организацию рок-фестиваля, посвященного юбилею, а затем запретила проводить концерт. Тогда лидер группы ДДТ сделал в прессе заявление: "Скоро нам начнут говорить, что нам можно петь, а что - нельзя, и мы все с вами будем петь марши" и "чиновники всего боятся".

Российская оппозиция была приятно удивлена участием лидера группы ДДТ Юрия Шевчука в Марше несогласных в Санкт-Петербурге. Как сообщил сегодня в интервью «Новому Региону» активист питерской запрещенной организации НБП Андрей Дмитриев, известный рок-музыкант пришел на акцию сам, без предварительных договоренностей.

«Его специально туда никто не приглашал. Юрий Шевчук пришел на марш как частное лицо. Когда он решил выступить на сцене, это стало для нас настоящим сюрпризом», – отметил он.

Лидер ДДТ подтвердил «Новому Региону», что заранее не согласовывал с оргкомитетом МН свое участие в акции, отметив при этом, что не боится репрессий со стороны госорганов.

- Почему вы решили пойти на Марш несогласных?

- Во-первых, меня не устроило проведение президентских выборов. Они, на мой взгляд, были не демократическими. Сегодня «преемственность» в России означает монархию, а не демократию, о которой все говорят. Тогда пусть власти скажут, что у нас в стране монархия. Монархия, так монархия, но не пудрите народу мозги!

Вчера на марше несогласных мне очень понравились люди. У них действительно душа болит за страну, как и у меня. Кроме того, я в ужасе от того, что происходит с Санкт-Петербургом. Санкт-Петербург – это жемчужина мира, я много помотался, мне есть, с чем сравнить. Но на Невском проспекте шесть домов было уничтожено. Город блокаду пережил. Фашисты его меньше порушили, чем нынешние чиновники и бизнесмены.

- Если бы Марш несогласных в Санкт-Петербурге был не санкционирован, вы бы все равно туда пошли?

- Дело ведь не в этом. Когда у художника (а я считаю себя художником) накипит, он идет и протестует.

- Получается, вы были готовы идти туда, несмотря на возможное задержание?

- А вы готовы сидеть в тюрьме? Я – не готов. Причем тут – разрешенный был митинг или нет. Просто там были люди, и я пришел. А если бы была какая-то провокация, и всех бы побили, что ж теперь?

- Какие у вас отношения с лидерами «Другой России» Эдуардом Лимоновым и Гарри Каспаровым?

- Я считаю, что это люди искренние и честные. Они не сидят в кустах, прямо заявляют о своей позиции. Это мне очень нравится! Поэтому, несмотря на некоторую разность в наших взглядах, я их очень уважаю. Это и есть демократия. Говори, но при этом давай высказаться своему оппоненту.

- Вас теперь можно причислить к российской оппозиции?

- Не надо нас никуда зачислять. Я свободный художник. Искусство без свободы не существует, по крайней мере, без внутренней. Поэтому я не считаю, что музыканты или спортсмены должны идти в политику. Для художника хозяин – Бог, а не царь его страны. Несмотря на это гражданином музыкант быть обязан. Придя на Марш несогласных, я выполнил свой гражданский долг.

- Вы не думаете, что после участия в Марше несогласных, у вас начнутся проблемы с проведением концертов?

- Очень много думают только поющие трусЫ! Пока этого нет. Но нас сегодня также нет в телевизионном эфире – это о многом говорит. Где в телеэфире настоящая духовная музыка? Вы когда-нибудь слышали по Первому каналу, второму, третьему, пятому, десятому… песни на гражданские темы? Нас просто вычеркнули. Остался один гламур с гитарами. Все эти Мумий-троли, Би-2, Стрелки-белки, снайперы. Оставили только оболочку, внутренности которой такие же гнилые, как и у попсы. Их свет никуда не зовет, их огонь никого не греет, сплошная эротика. Генеральные продюсеры центральных каналов являются, на мой взгляд, совершенно серыми личностями. Части из них самой нравится попса и идиотские сериалы. А те, кому попса не нравится, считают наш народ быдлом, которому можно скормить любой дешевый продукт, и на дешевке сделать хорошие деньги.

- Сегодня можно говорить о расколе российской рок-музыки на два лагеря: оппозиционной и «провластной»?

- Российская рок-тусовка давно раскололась на две части – еще в 1996 году, когда масса моих коллег за огромные деньги пошла участвовать в предвыборной кампании Бориса Ельцина «Голосуй или поиграешь». Я там не участвовал, потому что мне претила нечестность игры. Я за слово стою, за искренность в отношениях между мной и государством. Я стараюсь не врать государству, поэтому пускай оно мне тоже не врет.

- Как вы относитесь к своим «провластно» настроенным коллегам?

- Я не хочу ругаться, как бы сказать помягче… Каждый выбирает свой путь. Но то, что творят некоторые мои коллеги, меня удручает. Это какая-то мимикрия. В 1996 году они за деньги поехали агитировать за Ельцина. Сейчас они голосуют за совершенно противоположные идеалы. Их бесконечное желание выжить вызывает у меня иронию. Очень смешно, как они дергаются и стараются попасть в хорошее место, где их никто не тронет.

Кроме того, Юрий Шевчук дал интервью "Радио Свобода".

- Скажите, пожалуйста, что вы говорили на Марше несогласных? Говорят, что вы выступали там потому, что вы привыкли быть свободным человеком. Так ли это?

- Абсолютно точно. Так точно, как говорят. Я говорил, что эти выборы в Госдуму, президентские мне не оставили другого выбора, как быть именно на Марше несогласных. Потому что я очень возмущен. Я говорил об этом, я говорил о том, что мы второго числа наблюдали, как многие мои коллеги пели, плясали на Красной площади. Я говорил о том, что есть носители культуры, а есть разносчики культуры. Я говорил о том, что русский рок для меня - это даже не Литл Ричад и Чак Берри и так далее, и так далее, а это дух и свобода, и поэтому я здесь.

- Скажите, пожалуйста, а вы понимаете, что случилось с "Машиной времени" и "Чайфом", которые выступали на Красной площади? Это же люди вашего поколения, вы их всех знаете десятилетиями.

- Жизнь, она разводит нас, это, наверное, нормально. Каждый идет своей дорогой. Я не хочу ругаться, но меня удручает, конечно, вот этот духовный конформизм многих моих коллег, который, в общем-то, сидят в камуфляже в кустах и на кухнях говорят одно, со сцены несут другое. Вообще, эта ложь, вранье. Я считаю, что это не рок-музыка, это рок-н-ролл. Это неправильно.

- Знаете, все говорят, рок-н-ролл это свобода, только каждый вкладывает свое понятие в это слово. Почему рок-н-ролл эту социальную роль, ради которой он, собственно, затевался вами в 70-е, 80-е годы, почему он ее утратил в России?

- Это очень долгий разговор. Очень долгий разговор.

- Но он важный.

- Он важный, конечно. Это все началось не вчера, это началось все давно достаточно. Я думаю, изменилась страна в свое время и люди стали рефлексировать как-то по-разному на те или иные события, движения. Вот эта жажда какого-то такого душевного комфорта, может быть, усталость какая-то, много причин, откуда я знаю. Для меня все-таки существует тот Юрка Шевчук, тот юный идеалист, он во мне еще не сдох, не умер и я этому, честно говоря, очень рад.

- А есть какие-то люди, которые с вами плечом к плечу стоят?

- Масса, масса. Мы вчера были, группа "Телевизор", Борзыкин, Миша Новицкий, группа "СБ Бабай", было много достаточно молодых музыкантов. То есть, я считаю, что они все очень талантливые. Было очень много молодежи и молодежи не с банками пива и с мутными глазами образца дома два, а именно молодежи такой ищущей, недовольной, что совершенно естественно для молодых людей. Это не были такие, знаете, типа наши, ваши, вот эти прибитые молодые люди, которых свозили автобусами на эти правительственные тусовки. А это были действительно свободные люди и достаточно мужественные, потому что это нужно было его иметь для них, чтобы прийти и выразить свое мнение по поводу происходящего.

- Как раз к разговору о мужестве...

- Я вам и говорю, давайте не будем о мертвом, о стариках, которые в силу разных причин сидят по кустам или выбрали какую-то другую свою ими любимую жизнь, а нужно говорить о молодежи. Потому что я верую только в нее. В бога, конечно, и вот в этих молодых ребят. Я по своей работе, по труду, по жизни, я с ними сейчас как раз и общаюсь в основном-то. Я хочу, чтобы осталась духовность, интеллигенция в России осталась, потому что интеллигенция - это та архитектура, которую сейчас сносят, так же как сносят величайшие исторические памятники в Петербурге.

- А песня "Марш несогласных" будет написана?

- Я не знаю, что будет написано. Я сейчас сижу и уже получил верстку книги, такая достаточно большая моя первая книга, я надеюсь, скоро выйдет, стихов. Это для меня сейчас самая такая, наверное, большая работа, потому что я в литературе новичок. Вы знаете, многие песни на бумаге совершенно не смотрятся.

- Юра, то, что вы сейчас говорите и то, что вы вчера сказали, это заявление в нынешней России четкое о своей политической позиции.

- Я не то, чтобы втянулся, я просто в очередной раз... Ведь таких случаев было немало. Я в очередной раз просто, можно сказать, заявил о своей гражданской позиции по этому поводу конкретному. Это очень важно, потому что я не политик, но я гражданин. И меня, как гражданина, от многого трясет просто, понимаете, колотит. От этой политики, от этого просто разгула меркантильного, убиения духовного.

- Но, тем не менее, что-то вас не так много было все-таки на Марше несогласных по сравнению с тем, кто там плясал на Красной площади.

- Ну, настоящих буйных мало, как пел Владимир Семенович - это раз. Во-вторых, я вам хочу сказать, что я почему-то очень верю. Потому что я вчера нагляделся на хорошие глаза и я как-то успокоился. Появилась какая-то уверенность в завтрашнем дне. Неважно, какое количество, а важно то, что эти люди есть. Это очень важно для меня и будущее будет.

Юрий Шевчук: Родина не имеет отношения к «Единой России»
Юрий Шевчук рассказал о «Марше несогласных», о своем отношении к государству и о творческих планах.

– Я начну, само собой, с «Марша несогласных» в Петербурге: почему, по-твоему, это стало возможно там и невозможно здесь, в Москве?
– В прошлом году власти произвели жесточайший разгон демонстрации оппозиции, - рассказывает музыкант "Собеседнику". - Был большой общественный резонанс, должно быть, поэтому сегодня решили полиберальничать. Но это не отменяет моих претензий к тому, что происходит с Питером – город уничтожается, на Невском погибло шесть домов, а в войну, в блокаду, – ни одного! Но то, что разрешили марш, это хорошо.

Некоторые вещи песней не скажешь – их надо формулировать прямо, без лишних метафор

– А это не бесполезно?
– Не бесполезно. Во-первых, я исповедую принцип «и один в поле воин». Даже если на митинг выходит один человек, можно считать, что все удалось. А во-вторых, это делается, чтобы свеча не гасла, как вот в «Ностальгии» у Тарковского. Янковский ходит со свечой. Зачем-то надо, чтобы она была – в самые смутные времена. Необязательно, чтобы это был, допустим, факел – пусть свеча. Но ее надо нести. Прошу прощения за пафос, хотя пафоса не боюсь, он лучше цинизма, лучше, чем говорить, что несогласные выходят на митинг ради пиара…

– Такое могут и про тебя сказать.
– И говорят. Троицкий писал даже. Многие любят опустить человека до своей поляны. Я к этому снисходительно отношусь.

– А к Макаревичу, допустим? Который сыграл на Васильевском спуске за победу Медведева?
– Тоже спокойно, без негодования, с ироническим недоумением, сказал бы я. И к другим ребятишкам, которые легли под власть…

– То есть это вас не разведет?
– Это нас развело давно, потому что я сейчас почти ни с кем не общаюсь. Все было уже в девяностые. Ты помнишь, какие все мы были в девяносто первом? Спустя три года все это стало растворяться в жажде хлеба и зрелищ… «Хлева и зрелищ», сказал бы я. В результате демократии Россия так и не увидела, и иначе как дерьмократией народ ее не называет. Нулевые годы – не отрицание девяностых, это их прямое продолжение. Только тогдашнее разложение залито…

– ...медом.
– Скорее льдом. У меня сейчас в одной статье – я часто пишу статьи – есть фраза: «Мы доползли до ослепительно сияющих пиков стабильности». Но там разреженный воздух, дышать нечем. У меня самого все в порядке – я живу пристойно, уже не в той жуткой коммуналке, в которой снимали «Брата». Помню, Сергей Бодров, сроду такого не видевший, спрашивал в ужасе: «Вы… здесь… живете?!» – «Да, брат, живу…» Сейчас есть отдельная квартира, но дышать почти нечем.

– Зачем тебе статьи?
– Некоторые вещи песней не скажешь – их надо формулировать прямо, без лишних метафор… Может быть, я рассматриваю статьи как разминку перед прозой – так многие делали. Никакой аналогии, конечно, но если учиться, то у гения: Достоевский перед большим романом всегда разминался, проговаривая какие-то вещи в журналистике.

– То есть можно ожидать появления новых песен?
– У «ДДТ» сейчас главное – новая рок-программа. Поэтому группа фактически не гастролирует. Можно до старости петь «Осень» и что-то зарабатывать, но это неинтересно. И пишется сейчас иначе – другие песни, в иной стилистике. Думаю, что «Прекрасная любовь» – альбом ясный, по музыке проще простого. Но для нашей рок-музыки это не годится. Еще один бардовский альбом я записал сейчас в Париже с Костей Казанским, с которым записывался Высоцкий, – песни по его выбору и в его аранжировке. Некое рукопожатие с Европой – возвращение слову «шансон» европейского смысла. Выйдет, думаю, осенью. А так, параллельно с размышлениями о новой рок-программе, выйдет книга стихов «Сольник».

– Вернемся к маршу: это было спонтанное решение?
– Не совсем. Я веду себя с государством честно, а оно со мной нет. На кого покажут, того и выбирай? Это какие-то неправильные отношения, такой эротики я не понимаю. Но многие мои решения – довольно спонтанные. Я не могу точно сказать, зачем летал в Чечню: это был порыв. Но именно в порывах собираешь себя. Когда надо что-то сделать и понять, чего ты стоишь. Иногда есть желание куда-то сорваться, иногда – подраться: сила неважна, главное – дух. А иногда – просто пройтись с хорошими людьми. Я ведь совсем не политик…

– Да ладно.
– Я ощущаю себя тихим гуманитарным очкариком.

– Самый большой экстремизм в России – быть тихим гуманитарным очкариком.
– Да? Может, и так… Вообще, наверное, с точки зрения государства я анархист, у меня еще с детства не было иллюзий по поводу власти. Любой. Не только потому, что я очень рано прочел Бакунина, Кропоткина, а потому, что у меня была длинноволосая юность. Я никогда первым не нападал, а они давали сдачи еще до того, как я успевал открыть рот. Так что я экстремист для них, конечно, хотя не прилагаю к этому никаких усилий.
За что я уважаю, скажем, Ходорковского… Он мог уехать за бугор, но остался и несет свой крест. Это выделяет его из большинства олигархов.

– То, что сейчас в стране – это надолго?
– Думаю, да. Мы еще насмотримся на пики стабильности в лучах восходящего солнца. Они растают, конечно, но не скоро.

– А почему все опять завернуло туда?
– Точно не знаю, но разберемся. Может, все опять так, потому что никогда не было иначе. А может, потому что интеллигенция – главная и, может быть, единственная гарантия от таких повторов – очень малочисленна количественно и качественно. А интеллигенция – это коллективный стыд. Протест против пошлости и беззакония. И страна, кажется, уже поняла, что в ней нуждается. Я вижу сейчас большое количество умных молодых лиц. Нынешние двадцатилетние, двадцатипятилетние – они тем более поразительны, что выросли в девяностые, когда ими никто особенно не занимался…

– А сыну твоему сейчас сколько?
– Пете двадцать. Осенью вернется из армии. Видишь, я же говорю – по отношению к государству я честен. Сына отдал в армию. Он служит морпехом в хорошей боевой части. К устройству его в эту часть я приложил некоторые усилия, поскольку у меня с Чечни были друзья среди военных. Я и сам армию люблю, и сын военного, и хорошо посмотрел страну, кочуя с гитарой по гарнизонам. А здесь я просто попросил своих друзей взять его в настоящую боевую часть, чтобы действительно научили защищать Отечество.

– Армия сейчас на что-то способна, как ты думаешь?
– Сейчас – да. Но офицеры с боевым опытом уходят… туда, где платят. Хорошо, если на часть есть два офицера с реальной боевой практикой.

– А в Чечне давно был?
– Должен был поехать в декабре, не получилось. Может, летом.

– Там еще много солдат?
– Много. Тянут лямку.

– Почему, как ты думаешь? Ведь Рамзан Кадыров установил полную стабильность.
– Я думаю… как бы сформулировать? Что эта стабильность, установленная Рамзаном Кадыровым, не вполне предсказуема. Поэтому они там пока и остаются.

– Ты по-прежнему много времени проводишь в деревне?
– От деревни осталось полтора дома, остальное – дачи и коттеджи… Но в Лебедевке мне по-прежнему хорошо, да и привык – десять лет там сочинял…

– Ты сочиняешь с гитарой?
– Рок пишется на электрогитаре с разными звуковыми примочками.

– Какая у тебя?
– У меня несколько. Недавно друг подарил «Гибсон» пятьдесят седьмого года. Пятьдесят седьмой – год рождения мой! Я на ней даже не играю – нервничаю и любуюсь.

– Как по-твоему, почему в Питере и марш удался, и вообще оппозиция лучше себя чувствует, а в Москве все окончательно сгнило?
– Насчет того, как себя чувствует оппозиция в Питере, – самая наглядная история случилась с Максимом Резником, лидером питерского «Яблока». Он выходил из офиса, когда на него напал милицейский наряд. Его избили и при этом обвиняют в оскорблении и избиении милиционера. А с какой бы стати ему нападать на ментов? Это к вопросу о том, как хорошо оппозиции.
А насчет различия между Москвой и Петербургом… Ну, наверное, в Москву чаще едут за славой, а в Питер – за реализацией духа. Там и сейчас много молодых талантливых групп, я сегодня на «Наше радио» отвез груду дисков. Они мне их приносят, по большей части это хорошая музыка. Они едут в Питер серьезно работать, расти – город, наверное, оптимален для этого. Сквозит из Европы. Все новинки появляются в тот же день или за день до. Я помню, каким культурным шоком был для меня Питер после Уфы: живое европейское соседство, английский язык! Это же тогда очень много значило – понимать английский. Я думаю, Майк Науменко сделал для русского поэтического языка примерно то же, что Пушкин в свое время, с поправкой на масштаб. Пушкина не зря дразнили Французом – он сделал французскую прививку, а Майк – английскую. У него есть та мера откровенности, та легкость (несмотря на огромные, небывало длинные баллады!), которой до этого в русском роке не было. Потом эту манеру освоил БГ, привнеся собственную ироническую загадочность.

– Как ты к нему относишься сейчас?
– Он безусловный художник, и я, пожалуй, резковато написал о нем в «МК», что он «просветлился до слепоты». Хотя в этом что-то есть… 

– А Бутусов?
– А Бутусов – нежный, хрупкий, добрый с любимой семьей. Но ненавидит выступать. Мы недавно вместе играли в БКЗ, и он моего друга, художника по свету Володю Дворника, попросил: «Можешь сделать так, чтобы меня было не видно?» Это у него позиция, не поза, и так всю жизнь.

– Про ушедшего недавно Летова скажешь?
– Это был исключительно свободный человек, не сочинявший, выдиравший из себя музыку. Его альбом «Сто лет одиночества» – лучший, я думаю, – стоит у меня на той же полке, что и Моррисон, Башлачев...
А Саш Баш погиб потому, по-моему, что у него кончился определенный этап. Надо было превратиться во что-то совсем другое. Это дело небыстрое. Переждать молчание труднее всего.

– Ты часто так превращался?
– В середине девяностых что-то переламывалось, в начале нулевых – еще раз… И сейчас что-то происходит, я это чувствую и жду.

– Ты бываешь в Уфе?
– Ежегодно.

– С каким чувством?
– С чувством родства. Там мои одноклассники, десятки моих женщин, там нормальная родина. Но в Уфе надо ко всему прикладывать определение «феодальный», так было и будет. Прежде был феодальный социализм, теперь феодальный капитализм. В остальном город не меняется. Восток – дело тонкое, Петруха…

– А с Земфирой у тебя есть какие-то отношения?
– Никаких.

– Но в ней есть что-то настоящее, по-моему…
– В эстрадном понимании – да. Но то, что она делает – эстрада, а не рок: другой жанр…

– А что сейчас происходит с твоим образом жизни – безумными поездками, пьянками, личной жизнью, наконец?
– Не время пить. Кстати, на «Марше несогласных» в Питере не было ни одного пьяного. Ни одного – на три тысячи человек из десяти партий и тридцати общественных организаций. У меня был интересный опыт в девяносто первом, когда в августе я вдруг очутился в Польше. С большой компанией. Просто заснул в Калининграде, а проснулся в Польше и до сих пор не понимаю, как я туда попал. Меня затопил липкий ужас: я не дома! Как попасть обратно? Около иностранных посольств стояла огромная очередь наших челноков и путан, просивших политического убежища. Был первый день путча. Мы сели в такси, чтобы ехать на паром – один паром еще отходил в Россию, был шанс вернуться, мы на него успели. В машине мой приятель достал последнюю литровую бутыль водки – нас трясло, надо было срочно поправиться – и спросил таксиста: стаканы есть? Таксист, серьезный пожилой мужик, повернулся и по-русски сказал: «Не время пить, ребята». Вот и сейчас не время.
А насчет личной жизни… Я нормальный мужчина с нормальной ориентацией. Но не женат. Я вдовец.

– Ты повторил бы сейчас слова: «Еду я на Родину, пусть кричат – уродина, а она нам нравится…»?
– Я их повторяю на каждом втором концерте. Эту песню просят даже чаще, чем другие. Да, я эту песню люблю, и петь ее сейчас особенно важно. Она о той настоящей Родине, которая не имеет никакого отношения к «Единой России». Этой Родины, родной, сейчас почти не видно. Но она есть. И она мне нравится.

– Ты помнишь, как написал «Осень»?
– Помню. На кладбище. Было тяжело – а вещь вышла неожиданно легкая… Помню, как в деревне писал «Просвистела». Шатался по лесу, по пояс в снегу, вернулся домой, разжег печку, отогрел руки, сел к столу и написал. А что «просвистела» – не спрашивай. Метель свистела…

– У тебя нет намерения вернуться в кино?
– Одно время, после того как Мамонов сыграл в «Острове», посыпались предложения играть монахов. Считалось, видимо, что весь русский рок должен теперь переиграть святых. Мне, помню, прислали историю, в которой я должен был играть слепого монаха, который потом прозрел… Мамонов сыграл прекрасно, это роль, к которой он всю жизнь шел, и фильм мне нравится. Я думаю, что же Мамонов может после этого сыграть?

– Сейчас играет Ивана Грозного, тоже у Лунгина.
– О! Точно. После такого – только Ивана Грозного.

– А Сельянов не предлагал больше сняться, после «Духова дня»?
– Сельянов на меня обиделся, когда предполагалось участие «ДДТ» в «Брате-2». Мне не понравился пафос этого фильма – «Бей хохлов, спасай Россию». Сельянов рассердился и сказал, что я коммунист. Ладно, пусть я буду коммунист. А первый «Брат» мне очень понравился. От него, от мальчика этого, веяло некоторым ужасом, конечно. Но веять ужасом должно от всякой новизны. Мне вообще интересно только чудо. А оно частенько пугает.

– Слушай, вот ты состоялся в Питере. И Путин тоже из Питера и старше всего на 5 лет. И ведь он тоже естественное продолжение Питера, тоже продолжает одну из его линий – столичную, административную, бюрократическую, ту, что у тебя в поэме названа «Петропавловской щелью»… Почему так? Почему одна страна, один город, одна, в сущности, культура породила двух таких разных отпрысков?
– Хар-роший вопрос, интересный… Ха! И ведь он действительно органическое порождение Петербурга.

– И наверняка ты бы многое на его месте делал, как он…
– Мне за группу отвечать сложно, в ней пятнадцать человек, а тут – за полтораста миллионов. Надо подумать. Я, может быть, песню об этом напишу.

да ты прав)) но это и есть русский рок...